Petr...sh

12 лет прошло с начала темы)...почитал с удовольствием

Помню Павла)), Вам спасибо!)

МЯЧИК Утром он опять ждал, когда хозяин выйдет из избушки, и он сможет к нему подбежать, лизнуть ладонь, подставить морду, дать себя погладить и потрепать за ушами. Хозяин вышел еще затемно. Он дождался своей скупой порции ласки и внимания. Ухо болело, и он взвизгнул от боли, но не убрал голову, не хотел, терпел, ласка была нужнее и заглушала боль. Он любил своего хозяина и был верен ему. Верен на столько, что готов был терпеть все побои и покусы, которые каждый день получал от Серого. Серый сидел на привязи. Он был крупнее Мячика, старше его и намного сильнее. Но самое главное – Серый был очень злой и терпеть не мог других собак. Нет, он не ревновал Мячика к хозяину и легко переносил то, что Мячик быстрее ищет добычу и лучше разбирается в следах и прочих хитростях зверей и птиц, на которых охотился хозяин. Он просто люто ненавидел всех собак, которые находились рядом с ним, в особенности кобелей. И, если сукам попадало около еды, вещей, или добычи, то кобелей он старался уничтожить везде и всегда. Он так жил. Давно. А Мячик был кобель. Вечером хозяин надевал на Серого ошейник, боясь за то, что Серый может погрызть ночью случайного охотника, и тот до утра был на привязи у своей конуры, которую хозяин ему давно смастерил на своей таежной избушке. У Мячика наступала передышка. Он мог зализать раны, которые получал днем от Серого и спокойно отлежаться. Мог спокойно съесть заслуженную порцию мяса, или каши из своей чашки. Иначе бы Серый не дал ему подойти к еде. Он съедал еду Мячика и лишь потом съедал свою, а когда Мячик попытался защищать еду, давно уже (тогда он был молодым и считал, что всегда нужно отстаивать свои права и бороться за свою пищу), то Серый его жестоко изгрыз и, схватив за глотку начал душить, пока Мячик не захрипел и хозяин пинками не отогнал Серого. Хозяин считал, что в стае должен быть один лидер – он. Потом Серый. Когда это все поймут, наступит иерархия и в стае само собой наведется порядок. Все встанет на свои места и Серый, подчинив Мячика, перестанет его бить. Но Серый бил. Всегда. Каждый день. С одинаковой жестокостью. Он ненавидел Мячика, хотя Мячик ему во всем подчинялся. Он даже ел вежливо и в сторонке, вежливо и не спеша, не жадно (хотя иногда очень хотелось есть), показывая Серому, что в любой момент готов отдать ему свою пищу. И отдавал. Когда Мячик, распутывая соболиные следы, находил зверька, он начинал злобно и азартно его облаивать. Так делают все лайки, когда находят добычу, и он делал так же, пока не подбегал Серый. Потом он отбегал в сторону и оттуда повизгивал, не выпуская зверька из виду наблюдал, как хозяин в него стрелял, или выгонял из колодины, а Серый его подавал хозяину. Если соболю удавалось перескочить на другое дерево, или прорваться на свободу из колодины, или каменных россыпей, Мячик его преследовал и легко находил, загнав в новую засаду. Врожденный инстинкт охотничьей собаки побеждал страх быть избитым и покусанным Серым. Ему очень хотелось самому поймать зверька и придушить его, он знал, как это делать, хотелось самому отдать хозяину, самому получить заработанную похвалу. Но было нельзя. Раньше он пытался так поступать и быть покусан Серым. Он скулил и бросал зверька, отбегал, тряся покусанной головой, или поджимая побитые лапы. Однажды Мячик схватил еще живого соболя, когда Серый был совсем рядом. Соболь вцепился Мячику в мочку носа, так бывает иногда, а Мячик продолжал сжимать клыки и задушил бы зверька, но Серый сбил Мячика в ручей и принялся его кусать и трепать. Инстинкт подсказывал, что нельзя отпускать соболя и Мячик продолжал его держать и держать. Он ждал, а Серый тем временем душил его за шею. Когда подоспел хозяин и отобрал сначала соболя, а потом отогнал пинками Серого, Мячик лежал в ручье, и у него не было сил даже подняться. В тот день Мячик больше не охотился. Вот тогда он и научился бросать добычу и убегать, когда подбегал Серый. Он бросал и отбегал, садился и смотрел на хозяина, ждал, может быть подзовет, может быть отгонит Серого – своего мучителя. Но хозяин так не делал, или не хотел, или считал лишними эти условности, или было просто некогда. Ведь охотничий день зимой так короток, не до ласк. И Мячик понимал. Убегал в поиск и начинал работать с новой силой. Он же не просто так носил свое имя, веселый и быстрый, умный и добрый, он почти никогда не уставал от работы в тайге. Она была ему знакома и была его домом. Он в тайге никого не боялся. Когда медведь выскочил из берлоги и Серый, не успев увернуться, попал в лапы косолапому, Мячик вцепился ему в ляжку и так рванул, что косолапый заревел и Серый успел выбраться из его когтей. А потом они устроили с Серым медведю такой хоровод, что хозяин легко смог с ним расправиться. После этого Мячик подумал, что теперь они с Серым станут друзьями, но нет. Серый продолжал его драть. Мячик не боялся медведя и росомаху, не боялся рысь и барсука, он боялся только Серого, своего жестокого мучителя. Лучшие часы жизни у Мячика были ночью и тогда, когда он вставал на след крупного и опасного зверя. Тогда они с Серым его преследовали и Мячик был счастлив. Они работали вместе. Он умело и быстро помогал злобному Серому поставить марала на отстой, а потом звонко подзывал хозяина, давая ему понять, где зверь. Ведь Серого было плохо слышно, у него был хриплый голос. Серый держал зверя, а Мячик сообщал тайге и хозяину об очередной удаче. Потом снова наступал ад. Мячику не доставалось мяса пока Серый не ложился, наевшись до отвала. Потом Мячик украдкой подбирал брошенные кусочки, озираясь и не упуская из виду Серого. Мало ли? А так хотелось потрепать добычу и подрать из нее шерсть. Ведь это была и его добыча. Но ему этого делать было нельзя. Можно было, но только тогда, когда зверь защищался и был еще опасен. А потом уже нельзя. Потом Серый становился хозяином добычи, он был сильнее. Однажды, когда их привезли на поводках, Мячик увидел большую черную с желтыми пятнами над глазами и груди собаку. Она была такой же большой, как Серый и уже взрослой. Они долго преследовали раненого медведя и втроем удерживали его в горельнике, пока не подоспели охотники. Когда зверь был добыт и Серый попытался установить власть над добычей, у него не вышло. Большой черный кобель не подчинился, и они сцепились. Инстинкт подсказал Мячику, что нужно помогать Серому, они же были из одной стаи, и Мячик напал на чужака. Неизвестно, чем бы все закончилось тогда, если бы хозяин пинком не откинул Мячика. А потом они разняли собак и остановили драку в которой Серому было не устоять. Мячика тогда не похвалили. А Серый стал еще злее. День шел за днем, снега становилось все больше и больше, а Мячику становилось все труднее и труднее. Он был вынужден убегать с натоптанной тропы, чтобы Серый не схватил его за покусанные уши. Они болели. Продираясь по колючим кустарникам и выслеживая добычу, он не давал им зажить, раздирая их вновь. Снова и снова. Они болели. На привале, когда хозяин обтаптывал снег и садился отдыхать, Серый ложился рядом. Мячик уходил в глубокий снег и долго кружился на одном месте. Потом ложился и отдыхал, выдирая из подушек лап набившийся и смерзшийся в ледышки снег. Лапы начинали болеть. Ему было нельзя подходить. Чем больше становилось снега, тем сильнее начинал уставать Мячик. Он был меньше Серого и ему было труднее преодолевать глубокий снег, который едва не доходил ему до груди. Не всегда уже можно было убежать от Серого. А страсть заставляла его искать. Врожденный инстинкт, который достался ему от родителей, вел его в поиск, потом по следу за новой добычей. И так каждый день. Инстинкт заставлял не упускать зверька, но в глубоком снегу Мячик стал чаще попадаться Серому в лапы. Вечером Мячик зализывал новые раны и давал отдохнуть старым. Ему снился двор, в котором он рос и теплое логово в котором он родился. Снилось детство, еще совсем недалекое, щенячье детство. Снилось, что он спит и во сне вздрагивает, а дочка хозяина берет его на руки и гладит. Ему нравилось это и он, сонный, лизнув ее в нос, снова засыпал. А еще ему снилось, что хозяин отдал ненавистного Серого, а себе взял того, черного с желтыми пятнами над глазами и желтыми подпалинами на груди, пса. Ведь он его не драл тогда, когда они вместе добыли медведя. Серого посадили на привязь, и они остались вдвоем. Вместе ели мясо, а ночью спали рядом, согревая друг друга спинами под еловыми лапами. Они почти подружились и могли бы вместе охотиться. Мячик хотел такого друга. Он во сне улыбался, собаки умеют улыбаться во сне. Утром хозяин вышел еще затемно, но его не встретила собака. Не подбежала и не лизнула преданно руку. Не положила лапы на пояс и не заглянула преданно в глаза в ожидании ласки. Не позвала на охоту, не требуя ничего взамен. Может быть, только чуточку похвалы и благодарности, самую малость. Следы Мячика видели на дороге, которая вела в поселок, но в поселок он не пришел. Говорили, что нашего маленького героя видели потом у одного охотника, с ним еще была большая черная собака с рыжими пятнами на груди и такими же пятнами над глазами.

ЗНАК Это случилось в самом начале моей охотничьей карьеры, когда я начал охотиться в тайге один. Заехал я тогда на участок со своей собакой. Стояла поздняя осень, стойко стояла - не ломалась в зиму, упиралась изо всех сил, но, понимая неизбежность своей грядущей кончины и полную обреченность, ночами начинала сдаваться. Слабела и с каждым днем брала передышку все раньше и раньше. Все холоднее и холоднее становилось ближе к закату. Морозцы стали крепче, а ночи длиннее, словно специально давая осени больше времени на ночной сон и отдых. Мол – на, попробуй, наберись сил, и мы сразимся, я, молодая и дерзкая зима, - и ты - дряхлеющая и увядающая осень. И осень гордо принимала вызов, старалась как могла. С первыми лучами утреннего, скупенького уже солнышка, осень забирала на день свои права. Лист и хвоя под ногами отходили от хруста, отволаживались и отдыхали от ночной судороги и скованности. Осень прихорашивалась и опять начинала верить в свои силы и красоту. Но той былой багряности и жгучей рыжины уже не было. Не было роскошной, яркой дури, огня… это было уже даже и не бабье лето, осень сдавалась, угасал ее огонечек… А тайга тем временем закалялась перед лютой зимой, готовилась ко сну, но не застилалась, пока. Почти разделась, но не ложилась еще, не укрывалась. Нечем было. Снега почти не было - первый стаял. Он остался где-то на северных склонах хребтов, в тени, под скалами и выворотнями, в темных и непролазных поймах речек. Но это совсем не тот снег, которым можно укрыть и укутать тайгу-матушку. Она ждала пуховую перину и ватное одеяло, подбитое метелью, чтобы запечататься, не оставив ни одной щелочки и ни одной лазейки для морозов и сквозняков. Ей надо было сберечь себя и своих обитателей. Сохранить всех: и кедровый орешек, и бурого медведя. Она и ждала. Своего времени. Вот в один из таких солнечных осенних дней я белковал по молодым кедровникам со своей собакой. Далеко уходить не старался, да и незачем было. Белки в тот год было много, собака очень быстро находила следующего зверька и почти не умолкала. Время бежало быстро. В горах день короток, стоит только коснуться солнышку вершин деревьев или гор – все, начинается обратный отсчет и время уже не летит, у него, как у осени уже нет сил, сразу наступает ночь. Темнота падает, как черный занавес или штора. Так бывает с возрастом. Как же медленно шло время на школьном уроке: я смотрел на секундную стрелку отцовских часов, и мне казалось, что она движется очень медленно, минутная стрелка была почти неподвижной, назначение часовой стрелки я не понимал вообще. Спустя годы время пошло заметней. Не часы летели, летели листы перекидного календаря. За ними годы обезьян, драконов, лошадей, петухов… и складывались в комод сами календари. А потом наступит момент, когда время скажет: «Все, я устало, я не смогу с тобой дальше идти, прости, я вынуждено остановиться. Если ты сможешь - иди дальше один. Меня больше нет». Вот так его не стало тогда, в горах, на той самой беличьей охоте. Спохватился я, когда присел отдохнуть и убрал очередного зверька в рюкзак. Появилось тревога, что я закрутился и упустил контроль за временем и местностью. Я не знал, где я, и тоскливо смотрел то на небо, то на свои ноги, обутые в кроссовки. Одет я был очень легко и совсем не рассчитывал на позднее возвращение. Я был не готов встречать в тайге ночь, а может быть, и не одну; снова рассматривал свои ноги, уже сырые, и отчетливо понимал, что я очень легкомысленно поступил, выходя утром на охоту в такой одежде. Я наивно надеялся на легкую и теплую осеннюю прогулку с собачкой и ружьишком. Когда и в каком месте я увлекся и упустил время? Где я нахожусь? Что меня ожидает? Я задавал себе эти вопросы, и ответ был только один – не знаю. Я ничего не знаю. Не помню, не хочу вспоминать. Я брел. Шел в надежде, что вот, сейчас, я натолкнусь на знакомую местность и выйду на знакомую тропу, которая приведет меня в тепло. Но местность была неузнаваема, и тропа в тепло мне не попадалась, а по башлыку тем временем застучала редкая крупа. Ночь меня не боялась и не бросала мне вызов, как достойному сопернику, она просто распахивала свои объятия, ждала, звала, подмигивая появившимися звездами. Где присядешь, гость дорогой? Где приляжешь? А присесть было негде. Топора нет, одет легко и почти промок. Да еще этот черный осинник вокруг, сырой и мрачный, который и захочешь разжечь, да не сможешь. Надо было из него как-то выбираться. Быстро темнело и холодало, и начинали мерзнуть руки. Собака понимала, что наша охота закончилась. Смотрела на меня, ждала, но домой не вела. Она не знала команду «веди меня в избушку, я заблудился». Собака предана хозяину и будет с ним идти, куда бы он ни шел. И она шла, ложилась рядом, когда я садился на колодину, и поднималась, когда я начинал идти дальше, в никуда. Зачем? Я не знал сам. Просто мог идти. И мы шли. Может быть, я не знал, что мне делать. Может быть, не умел. А идти я умел и шел, не разбирая пути и направления, и какое может быть направление у человека, который почти потерял волю сопротивляться и оценивать свое, уже бедственное, положение. Крупа переходила в снег, которым управлял ветер, направляя его то в лицо, то в правую, то в левую щеку, но только не в спину, заставляя жмуриться и отворачиваться. Ружье казалось лишним, и в голове не было мыслей о кедровом выворотне, под которым можно разжечь огонь и обогреться, высушив обувь, если это в тайге можно назвать обувью, высушить одежду и напиться горячего чаю. Мыслей вообще не было, и я просто шел. Сколько я шел, я не знаю. Наверное, долго. Было совсем темно, а я шел и шел, натыкаясь в темноте на сучья, запинаясь об колодины и поваленные деревья. Это выматывало, и сил оставалось все меньше на бестолковую ходьбу. Я выстрелил. Выстрелил, подняв ружье вверх. Подождал и выстрелил еще раз. Собака ожила, но не поняла мою пустую стрельбу. А потом я стрелял еще и еще. Потом куда-то шел и опять стрелял. Кто меня тогда водил по тайге, я не знаю. Может быть, леший, может, Добрый Дух Тайги. Я думаю, что это был он - Добрый Дух, потому, что в какой-то момент мне показалось, что я услышал шум машины. Но никакой машины тут быть не могло, я был далеко за рекой, и сюда машины не могут приехать. Даже когда замерзнет река. Никогда. Собака сидела рядом со мной и смотрела в ту сторону, откуда мне послышался шум машины. И я опять стрелял. Машина?! Нет, не машина, но собака смотрела точно в сторону доносившегося шума. И тогда я еще отчетливей услышал этот шум. Сомнения развеялись и появились силы. Откуда? Умная моя собака, мои глаза и уши, и я обнял ее за морду, которую еще совсем недавно считал глупой и бестолковой за то, что не может меня вести домой. Слепой и запинающийся, падающий, я почти бежал. Я не помню, сколько времени заняла эта то ли скачка, то ли бег с препятствиями, но звук становился все ближе и ближе. А потом я увидел через деревья мерцающий свет. Это была керосиновая лампа «летучая мышь», ее далеко видно. Лампа на чем- то висела, а под лампой с бензопилой стоял человек. Вот под цепь этой бензопилы я едва не влетел на радостях. Худощавый мужик заглушил пилу, снял с гвоздя лампу и внимательно посмотрел на меня. Остановил взгляд на моей обуви и еще раз осмотрел меня, пристально вглядываясь в лицо. -Проходите, – он толкнул рукой дверь вагончика и пропустил меня первым. Я вошел в натопленное и обжитое, повесил ружье на первый попавшийся гвоздь и присел на деревянные нары. Мужик мне подал обрезанные валенки и выгоревшие от длительной носки штаны от энцефалитки. Я снимал с себя мокрые кроссовки и шерстяные носки со скрипом. Мужик внимательно рассматривал мои белые с синими венами ноги и качал головой. Я их растирал двумя руками и тепло быстро растекалось по телу. Он подвесил мои штаны, рубашку и штормовку на гвозди у печи. Одежда парила. Все было мокрое. Сидя за столом в сухой одежде, я ел суп с мясом и грибами, ломая свежеиспеченный хлеб. Потом пили чай с ягодой и листом, а я ему рассказывал, как я охочусь и какая у меня собака, какое у меня ружье и что я буду делать дальше. В общем, все свои планы и намерения. Он почти ничего не говорил и внимательно слушал, слушал все, что я рассказывал. Иногда улыбался, очень приветливо и по-доброму. Казалось, собран он был из каких-то кусков старого, ржавого железа неумелым слесарем, который, завершая свою работу, вставил ему для украшения желтые карандашики вместо зубов. Вот только его лицо досталось другому мастеру, оно было как будто вымощено ладошками старика или подушечками пальцев старого портного. И по этому лицу были разбросаны серебряные опилки. Все это двигалось и управлялось с чашками и ложками. Мне казалось, что он вообще не умеет возражать и спорить, умеет только слушать и наслаждаться моими словами. - Собаку покормите, – он подал мне чашку с сухарями, залитыми бульоном. Иногда, во время моих рассказов мне казалось, что он меня с любопытством изучает, как какой-то сувенир или редкую находку, а я продолжал рассказывать. Рассказывал о том, что здесь в глуши много пьют и не умеют проводить свободное время, не умеют нормально, как в городе, отдыхать и радоваться жизни. Он опять улыбнулся: – Да, радоваться и отдыхать по-ихнему мы не умеем, мы только плакать по-нашему научились. Потом, сытый, я быстро уснул в тепле. …………………………………………… Снег шел всю ночь. Утром, одетый в теплую одежду и болотные сапоги, я стоял на дороге и прощался с мужиком. Он мне коротко объяснил, как правильно дойти до моей избы и что ему еще неделю нужно охранять технику и оборудование артели, пока его не сменит другой сторож. И так до весны. -Это хорошо, что ты вчера задумал пилить дрова, выручила твоя пила. -Да я и не пилил дрова. Я слышу, что стреляет кто-то, да шибко так. Думаю, заблудился, поди. Темно же уже было, и снег пошел. Думаю, беда. Патронов пять штук у меня всего, а бензина две цистерны. Вот я и стоял, шумел пилой, пока вы не вышли. Ее ведь далеко слышно, пилу-то. Услышали же? А так-то, уже было собираться начал. И я ушел, а тот мужик с бензопилой остался. Он мне так и запомнился с бензопилой в руках. Стоя в снежной кутерьме, он подавал знак. Человек подавал знак человеку. Вот так, в одну ночь, закончилась осень и началась зима. Пришло ее время. Пришло быстро, накрыло, как штора, как занавес, только теперь уже белый. Petr…sh 28.05.2017г.

Молодец Миша!

Спасибо...

Вам спасибо...

Вадиииим)), привет! Закончу два рассказа, немного осталось и начну думать на июнь-июль.

О? Андрей? Привет ! И всем привет! Спасибо на добром слове ...

Всё на всё... 1. Он сидел на поваленном ветром дереве подложив под себя рукавицы и курил. Сидел долго, пока не стал мерзнуть и передергивать плечами. Потом неохотно встал, отодрал начавшие примерзать рукавицы, снял с сучка под-вешенную понягу и пошел на землянку. Мыслей не было в голове, были ка-кие- то мелодии и звуки, которые шли фоном, в такт его шагам. А-а, о-о, у-у, ..., а-а, о-о, у-у, в такт шагам. Ритмично и монотонно. Шаг за шагом, час за часом, день за днем. Уже почти месяц. К землянке он всегда подходил раз-ными тропами, стараясь не набивать одну, торную и приметную тропу. Это было правило и делалось для того, чтобы скрыть его землянку от посторон-них глаз. Скрыть свое присутствие. Охотился он давно по-тихому, оружия официального не имел, собаку не брал. Собаку перестал брать с тех пор, как у него отобрали угодья, в которых он открыто охотился много лет. До него охотился на участке его отец, дядька, дед Михаил. Можно сказать - родовые охотничьи угодья были. Вот имя деда он и носил. Сорокалетний мужик, на половину бичующий, а на половину, перебивающийся случайными заработ-ками - браконьер. Да, охотился он незаконно. Без документов, разрешений, лицензий и прочих бумаг. Он стоял и вглядывался, нет-ли кого на землянке. Спустился ближе, убе-дившись, что никого не было и нет, пошел смелее. За последние три года, как он соорудил себе это 'гайно', тут вообще никого не было. Кроме него самого, да и быть не могло. К землянке не было никакого подъезда. Ни с реки, ни с лесовозных трасс, а заезжать в зиму снегоходами не было никако-го смысла. Но за такую тишину и такую свободу, если это можно назвать свободой, приходилось платить. И он платил. Платил собственным горбом, собственными жилами и ногами. Но самое главное, чем ему приходилось платить-вода. А точнее ее отсутствие. Именно отсутствие воды делало этот забытый таежный угол не лакомым куском. Для орешников, рыбаков, раз-ного бродячего люда. А главное, для охотников. Они все были уже осевшие, приросшие к своим нарам. Вот здесь, запечатавшись скалистыми уступами, гарями и логами, он чувствовал себя относительно свободным. Относитель-но. 2. Понягу он никогда в землянку не заносил и вешал ее на улице. На сук, или гвоздь, а вот мешок с соболями, которые были аккуратно обвязаны и уло-жены, занес. Открыл дверцу печки, зажег спичку и сухая растопка затреща-ла. Пошел дым. Отодрал с усов и бороды сосульки, достал принесенные с собой две пластиковых бутылки с незастывшей водой, набил чайник снегом, которого в этом году было мало и в землянке уже становилось тепло. Зем-лянка была маленькая. И печь была маленькая. Здесь заготовка дров велась вручную. И бензопилы не было. Она была тут всего один раз. Потом Михаил положит на коленку по очереди всех соболей, аккуратно снимет с них шкур-ки и уберет в секретное место к другим соболям. И так будет день за днем, пока не начнут кончаться продукты. Потом он закроет самоловы и с трех-дневным запасом сухарей и чая будет выходить из тайги. Но это все будет потом, а сейчас он, поужинав, лежал и с удовольствием вялился на нарах. Вялился и вспоминал. Самоловным промыслом он занимался давно, еще с дедовских времен. От ловли в петли рябчиков до ловли медведя и лося, а уж про зайца и гово-рить нечего. Ловил лису, рысь, волка. И в детстве хотел стать звероловом. Но в тайге все силы отдавались ловле соболя, как основному промысловому виду. Именно соболь быль мерилом охотника. Он хорошо помнил своего первого соболя, пойманного в капкан. И хотя вел одно время дневник и за-писи, общее количество добытого зверька, он не помнил. Почти всегда до-бывал больше других. Вот, если бы спросили, хороший он охотник, или нет? То можно было бы смело сказать, что он охотник и трудяга от сохи, от дедо-ва истока, да еще и в макушку богом целованный. Он был чертовски удач-лив. Таких очень мало. Михаил знал себе цену. Как вор карманник, виртуоз-но и мастерски делает свое грязное дело, так и он, мастерски, в одиночку, делал свое. Свое, теперь уже грязное, де-е-ело. По-тихому. По-воровски. Но ему нужны были деньги. И соболь был самым дорогим и легким мехом. В деревне заработать было негде, совсем не было работы. Он пробовал устроиться на вахту, но там сплошь землячество и родственные связи. Не пробился. Часть охотников сгорели от водки, часть пристроилась по новым охотничьим заимкам, кто сторожем, кто скотником. Кто-то просиживал в ЧОПах. Вот и на его бывшем участке организовалась охотничья база. Как-то обидно: Нет, он не жалел себя, ему было жаль свою землю, свой участок. Ему было отдано много сил не одного поколения. Он был профессионально обустроен и обжит. Большая медведица была совсем близко. В его маленьком окошечке зем-лянки. Она в тайге всегда была близко и ему казалось, что ее видит только он и светит она, только ему одному. Он любил это созвездие. Последняя их встреча с участковым прошла плохо. Они встретились в ма-газине. Участковый давно знал, что Михаил браконьерничает и слишком не-зависим, но прижать его не мог. Подмяв под себя часть рыбаков, охотников и шишкарей он давно считал, что все они ему должны, потому, что жулики. Где охотится Михаил он не знал, а потому и взять его он не мог. Узнать тоже не получалось. Пожимали мужики плечами, мол рыскает где-то, а где, тол-ком никто не знал, или не говорил. - А-а-а, Мишка - от манды задвижка, я ведь тебя все равно поймаю. Пой-маю и посажу. Я ведь знаю, что ты в чужих угодьях промышляешь! И чужое себе присваиваешь! Браконьер ты! - А ты меня в чужих угодьях видел? Может на чужой избе встречались? И чужого я не брал никогда, ни кошки, ни капкана. - Ну да, ты же в лесу все своим считаешь? Ну ничего, я тебя все равно пой-маю и шкуру с тебя спущу, - участковый засмеялся и глядя на продавщиц сказал: - Обязательно спущу, как с ондатры! - Ага, только нож не забудь взять, а то языком обдирать хреново! - Что к человеку привязался, Миша хороший мужик, мы учились с ним, - заступались за него продавщицы, - ты вон не рыбачишь и не охотишься, а твоя вчера вторую электро- мясорубку покупала, тебе-то, поди домой носят? - Плохая была встреча, - подумал Михаил, плохая. Привязался же? Ма-ленький и красно - рыжий участковый, напоминал ему шкодливого бобрен-ка. С такой же тупой мордочкой, двумя большими зубами и торчащими впе-ред усами-шпажками. Он шустро и делово освоился в новом озерке, отстра-ивал хатки, готовил запасы на зиму, плодился и размножался. Делово под-резал и подгрызал все стоящее рядом и радовался каждой поваленной ле-сине. А если получалось не сразу, то стриг до определенной грани, а потом ждал попутного ветра. И снова радовался поваленному дереву. Оставаясь маленьким рыжим бобренком со скользким хвостом и тупой мордочкой. 3. Он стоял у землянки и смотрел на вершины гор. Не самая приветливая картина. Но очень строгая, сухая и лаконичная. Нет, это была не живопись, и тем более, не весенняя акварель:, это была графика. Холодная и скупая графика природы. А если и представить это в живописи, попытаться вопло-тить увиденное в рисунок, то эта живопись называлась бы наскальной. Вот так думал он. И это не расстраивало его. Сегодня он не брал перо и приман-ку, сегодня, начиная с дальнего путика, он решил закрывать самоловы и свой маленький, куцый, охотничий сезон. Было очень тихо. Это радовало его, он уже привык к тишине и любил слушать. Снял понягу с сучка, закинул лямки за плечи и ушел. Пора. Ловушка за ловушкой. Руки знали свое дело и работали отдельно от голо-вы и ног. Весь лов был построен в кольцевой обход. Проходных изб, как на его старом участке не было и возвращаться всегда приходилось в землянку. Но выстроено все было очень рационально, на ходах зверя. Как человек хо-дит в магазин и на работу одной дорогой, так и зверь, ходит определенными ходами и тропами. У него тоже есть свои угодья и свои любимые тропы. Свои столовые и места отдыха. Это Михаил знал еще до школы:Работал он быстро и снова, как и всегда, подходил к землянке другой тропой. Снова пристально всматривался в двери землянки. Никого. Сегодня понягу он за-нес в землянку и уложил свой скудный харч с вечера. Завтра он только уло-жит самое главное и дорогое - сверток с соболями. Это будет хороший доход в дом и подарок жене, в этом свертке есть, что выбрать ей на свой день рождения. У ней день рождения в субботу. А сегодня? Михаил посмотрел на отрывной календарь и улыбнулся. Сегодня среда. Отрывные календари под названием 'Охотник и рыболов' ему дарила каждый год его мама. Покупала она их разные, в киоске 'Роспечать' в рай-центре и называла их чисельниками. Висели они в деревенской кухне на видном месте, на кухне, где проходила большая часть деревенской жизни, пропахшей печью и пойлом для скотины в ведрах с очистками и кожурой, пищащими в углу цыплятами и вечной рассадой на окнах и просыпанным сахаром на столе. Ароматными пирогами, щами и калеными в печи яйцами. Прикреплен был чисельник к большой цветастой открытке и листы его нико-гда не отрывались, а загибались и держались самой обычной резинкой с узелком, которые вдевались в мужские трусы. В чисельнике делались раз-ные записи: про высадку рассады, погоду, когда окучивали, или ощенилась сука:, в общем, велась сельскохозяйственная и бытовая летопись. Чисель-ники хранились и читались, им верили, как целителям и мать могла запросто предложить Мишке, чтобы волосы не лезли, сделать специальную смесь и втирать ее в голову. Мишка злился на мать и говорил, что может сразу поса-дить петуха за место седала себе на башку и пусть он втаптывает свою пасту ему в лысину. Но мать верила чисельникам и Михаил их брал с собой в тай-гу. Как частичку семьи и своего дома. Сегодня на чисельнике была среда. 4. Вышел он, когда еще было темно. Пройти нужно было много и, если даже он встретиться со случайным человеком, то от землянки будет совсем дале-ко. Вряд-ли можно будет найти его землянку. Он мог делать по тайге боль-шие переходы. Сверху поняги, притянутый резинками, лежал свернутый мешок, это были соболя, все до единого ловленные и уже связанные по парно шнурками. Ни капли пота крутой перевал не смог выдавить из охот-ника. Ни единой. На перевале было холодно, дул ветер. Михаил стоял и смотрел на Родину, в прямом смысле на Родину. Ему казалось, что там, где заканчиваются горы и леса, Родина тоже заканчивается. Если ему сейчас за-вязать глаза он безошибочно расскажет, где и что находится, куда тебе нуж-но идти и где тебя встретят трудности. Это был его дом. Он пожалел, что не носит с собой бинокль, и твердо решил, что в следующий раз обязательно его возьмет с собой, хотя бы с одним окуляром. Сейчас ему предстояло сде-лать крюк, прямо было идти нельзя. Там могли быть люди. Он еще раз по-жалел, что нет бинокля. Забрав влево он пошел вершиной хребта, решив, что в любое время можно свалиться в низ, или в пойму реки, или уйти на север-ные склоны хребта, но по хребту идти легче и видимость лучше. По его рас-четам, если все будет идти по плану, то ночевать он будет в заброшенном рыбацком доме. Он не был предназначен для зимнего проживания, но печь там была. Стены были худые, нары порубили горе-туристы и Михаил их быстро соорудил из жердевника, когда ночевал по пути на землянку почти месяц назад. Его замысел удался, но ночь прошла в муках, ребра болели, а спина не гнулась. Начинался новый день и нужно было идти дальше. Даль-ше, уже по знакомым местам. Он раньше охотился в этих угодьях с собакой и карабином. Здесь хорошо зимовал копытный зверь, в разложинах скал было меньше снега, а на самих скалах было много мест, где зверь мог укрыться от волка, так называемых отстоев. Он хорошо помнил эти места с сильными, плодовитыми кедрачами. Неподалеку было несколько берлог и Михаил решить проверить одну-две, которые были на пути. Нельзя было упускать такую возможность, ведь в нем жил настоящий охотник. Быстро поднявшись до развалин он нашел знакомую плиту и заглянул под нее. Налобный фонарь выхватил в темном лазу бурую медвежью шерсть и лапы. Это очень хорошо, подумал Михаил, это удача, нужно будет сюда обяза-тельно вернуться и прибрать этого мишака. Четыре лапы и желчь. Пожалуй, возьму Степана, можно будет всего забрать. Вытаскать конем мясо и жир, так и сделаю. Да и вдвоем сподручнее его трелевать. Михаил уже добывал медведя на этой берлоге и хорошо знал, как идет зверь на убой, это была не сложная берлога и можно было добыть одному, но ему хотелось сходить со Степаном. Поговорить хотелось, одичал. Когда начало темнеть он вышел на дорогу. Идти стало немного легче, хоть и приходилось в колее крестить но-ги. До дома оставалось полтора-два часа ходу. На ручье он набрал в пласти-ковую бутылку воды и сделал несколько глотков. Холодная вода отнимает силы, подумал он и сделал еще глоток, хотелось пить. 5. В глухой деревне горели редкие фонари и белый дым, поднимающийся из труб, было хорошо видно. Топились печи и бани. Пахло жилым. Михаил свернул в знакомый проулок и подошел к дверям магазина. Денег не было, но в этом магазине ему товар давали под запись. Он был хорошим покупа-телем и его знали с детства. Хотелось купить чего-нибудь вкусного и пива, бутылочку-две холодного пива. Он толкнул дверь магазина и столкнулся лицом к лицу с участковым. - Й-ё-ё-о, расстегнуться туфли гнуться, Мишаня, а мы тебя уж совсем за-ждались, - участковый протянул руки к Михаилу, обнимая его, как старого друга. Плотно взяв за лямку поняги, участковый продолжил: - Пойдем, Ми-шаня, я тебя познакомлю с вашим новым охотинспектором. И вывел его из магазина. За магазином стоял заведенный УАЗ. Сели в каби-ну. За баранкой сидел здоровый мужик, не Русский, в форменном кителе и курил. Михаил его не знал. Дальше пошло-поехало, вещи просим показать самому, документы на право охоты, билет, оружие:, пересчитали соболей. - Ну что охотник? Приехали? - участковый правил бал, - в общем так, бра-коньер, предлагаю на выбор два варианта под кодовым названием - все на все, - он заржал: - Это как? - спросил Михаил. - Я все изымаю под протокол и забираю тебя с собой. Сумма-то приличная выходит. Ночуешь в вольере, а завтра я тебя передаю компетентным колле-гам. И ты, жулик, до слез будешь расчитываться с государством. И второй вариант. Я изымаю все, но без протокола. Ты ночуешь дома и до слез жале-ешь, что встретил меня. Выбирай, мой мешок с протоколом, или мой мешок без протокола? - Я предлагаю третий вариант, - опустил голову Михаил, а потом сказал: - Вы берете на выбор, по паре добрых котов и мы расстаемся друзьями. - Мишаняяяя, я за то, чтобы мы расстались с тобой врагами, - заржал участ-ковый, - но с мешком мягкого золота! Или, как вариант, я готов взять в де-нежном эквиваленте, чтобы не возиться с реализацией? А? - участковый ку-ражился. - Скинь мне за работу и затраты, я соглашусь, нужно же что- то решать? - взмолился Михаил. - А за лицензии - и незаконную охоту, тоже будем скидывать, или добав-лять? - повернувшись к Михаилу спросил, молчавший до этого охотинспек-тор. - Не знаю, - Михаил окончательно сник, его добивали. - Во! Теперь ты понял, кто в тайге хозяин? Не медведь, Миша, не медведь! Закон в тайге хозяин и мы, его законные представители. Впитал? Губка? - участковый дышал Михаилу в лицо и наслаждался своей властью. Так, наверное, радуется бобренок, когда ему удается свалить свое первое, по- настоящему большое дерево. - Короче, расклад такой, с тебя сумма эн, сейчас. Забираешь своих кошек и заказываешь икону с моим ликом. И помни, в следующий раз тебе скидок не будет, Мишка, - участковый открыл Михаилу дверь прокуренного УАЗа. Михаил побрел домой, потом повернул и быстрой походкой пошел к Степа-ну. Сильный и неутомимый в тайге, способный выстоять под любым натис-ком природы, способный перехитрить и осилить любого зверя, он оказался совершенно не способным сопротивляться человеку. Не знающий страха: Деньги они собрали быстро, друзья помогли. - Деньги вот, - Михаил протянул участковому сверток. Можешь не пересчи-тывать. Тут все, - участковый открыл заднюю дверь УАЗа и кивком указал на понягу, - забирай. Михаил пошел домой, а УАЗ, хлопнув дверью, поехал в сторону магазина. У магазина машина остановилась. - По кишке ударим? - спросил участковый. - Можно, - ответил инспектор и участковый ушел в магазин. Купил водки, какой-то закуски и два пластмассовых стаканчика. Разлили по стаканам, выпили и закурили. Потом участковый достал деньги, пересчитал и протянул часть инспектору. - Тут ровно половина, за вычетом расходов на магазин. Потом наклонился и вытянул из-под сиденья связку соболей. - Держи, тут половина, это твои, - и налил еще в стаканы водки. - Не понял, - удивился инспектор, - а ему мы, что отдали? - Ты не поверишь, мою старую куртку и спортивные штаны, - плечи участ-кового затряслись и он принялся дико смеяться. На глазах появились слезы. - Заметь, не даром отдали!!! УАЗ под смехом зашатался. - Так, слушай, получается, что мы этого парня кинули, это неправильно, - инспектор смотрел на участкового. - Правильно - не правильно! Он кинул государство, а мы кинули его, по-нял? Кидок к кидку не предъявляется, - участковый опрокинул стакан. - Поехали, чего замер! 6. Утром к Михаилу пришел Степан. Пришел не один, а с мужиком. - Степа к тебе, с каким-то дядькой, - сказала жена Михаилу из кухни. - Кто - кто? - переспросил Михаил, хотя все хорошо расслышал. - Здорово Миша, - поприветствовал Степан и протянул руку. - Тебя искал этот человек в магазине, сказал надо очень. Михаил узнал в мужике вчерашнего инспектора. - Это твое, - сказал инспектор и положил на лавку мешок с соболями. - Тут все. - И это твое, он положил рядом с мешком пачку денег, - тут за вычетом магазина. Я госинспектор по охране. На ваш участок: Он повернулся и вышел. Степан вышел за ним. Petr:sh 07.01.2016г.

Я знаю, кому и чем обязан! С победой!

ты ее так голую ходить заставишь, ))) барану голову отпилишь, она валенки с носками выкинет)))

с одной стороны, не нужно показывать, дабы не травить придурков зеленых, они, как известно, хуже голубых. с другой стороны, мужик должен понимать, что когда он жрет колбасу, кто то, за него, сделал "грязную работу". не хочу развозить...она, тема-то, такая....с жалом.

По подранку, (кам), пусть модераторы удалят, я согласен. Хотя у меня много снимков, где зверь еще жив. И в капкане, и на солонцах, и гуси бегают...., и собаки догрызают барсуков. Но не в том суть. По губе. Я и палю, если делаю на улице, избе. И снимаю кожу, если делаю на дому. Разница лишь в том, что со снятой кожей, сам продукт получается на порядок мягче и вкуснее. Это мое личное восприятие. Вы спросите, куда же мягче? А вот, есть куда. Варится меньше, потом припускается на топленом масличке. Я в диком мясе специй не люблю. Поэтому только лук.

Куртка все та же. На сл. год буду менять....Как сито уже...

да уж...промысловику пишу. начало зимы наделало делов...да и цена не радует.

Покажем Умке, кто мы есть на самом деле))) :hunter:

Спасибо всем, спасибо Саша! Дадим тепло в город, отпускают в отпуск, договоренность есть. Полагаю, что с начала октября выеду в ваши края. Карп звонил...поздравлял. Вписывай в лицуху, готов скинуть данные БФО и номера РОХ на оружие.

Спасибо мужики.

спасибо мужики......50....спасибо вам. хочу посидеть на избе, попиздеть за охоту....за собак.....спасибо вам.

Спасибо мужики!

почти 30 лет прошло. сколько не смотрел и не пользовал, так лучше и не нашел. понимаю, еще и привычка. все сложнее, тяжелее и главное не дешевле. зачем такая спина? мешок? не исправить , не простирать, не быстро и дешево приладить другой. скажем грязный под рыбу, шкуру, кровь?...да хоть канистру с соляркой? не понимаю я. зачем кожаные ремешки и застежки. ведь вязки и утяжки проще и надежнее.... я могу понять, что нет возможности сделать и берется что-то за основу, дабы отсечь лишнее...

С Днепропетровска я вез самолетом месячного спаниеля. В Москве перевез его с "Быково" в "Домодедово", потом с "Домодедово" другим бортом в Новосибирск. С Новосибирска ехал поездом. Потом пересадка на др. поезд и уже до места. Вез в коробке из под обуви. Совсем маленького. Кормил растертым плавленым сыром и поил. Доехал и вырос в славную собаку. Погремуха ему была Малыш. Самый маленький был в помете и хохол его звал молый...так и стал...Тогда проще было. Люди были с другим пониманием. У меня все собаки летали, ездили, плавали...

товарищ только прилетел из Питера. не знал. две суки бы забрал. в командировке был.

Вот такие басяки в полушубках и шапках...в нашей деревне живут! (((